Следующая * Предыдущая

Звонок седьмой

Следующий день. Десять часов вечера.

Вот уже полчаса Андрей сидел на диване в ожидании их с Катюшей связи и крутил в глубокой задумчивости стакан с так и не отпитым виски. И когда прозвучал наконец такой вожделенный звонок, он вздрогнул всем телом.

— Катюш, здравствуй! — голос сбился… Андрей проглотил ком, сковавший горло, тяжело вздохнул и прохрипел в трубку, — Девочка, сегодня позвонил отец. Он вышел на очень перспективных европейских партнеров и требует моего немедленного присутствия на переговорах в Лондоне. Еле отбился до завтра — не мог же я пропустить нашу встречу! Завтра я должен вылететь первым утренним рейсом, чтобы успеть на встречу в четыре часа.

Он, наконец, сумел восстановить ровное дыхание.

— Родная, мне будет так не хватать наших сказочных вечеров! Я уже скучаю!

Но сегодня… сегодня же ничего не отменяется!!! — Андрей вернулся к своему игривому тону и грозно прорычал в трубку — Ты подготовилась?! Я на-чи-на-ю-ю-ю! Сегодняшняя сказка — эссе об упущенных возможностях.

Эссе́, фр. essai «попытка, проба, очерк», прозаическое сочинение небольшого объёма и свободной композиции. Выражает индивидуальные впечатления и соображения автора по конкретному поводу или предмету и не претендует на исчерпывающую или определяющую трактовку темы (в пародийной русской традиции «взгляд и нечто»). Стилю свойственны образность, подвижность ассоциаций, афористичность, установка на интимную откровенность.

Незадачливый охотник

— Возьми‑ка, Джузеппе, ружье, — сказала однажды мать своему сыну, — и сходи на охоту. Завтра твоя сестра выходит замуж, и надо бы приготовить праздничный обед. Очень хороша была бы для этого зайчатина.

— Моя мама… Она думает, что всегда знает, что всегда выбирает лучшее для меня… Мама всегда была рядом, поиогала, лечила, поддерживала, советовала. Я к этому привык, привык быть маминым мальчиком, привык полагаться на её мнение. Так было легче и удобнее — ведь мы, практически, большую часть времени дома были одни. Отец, с созданием «ЗимаЛетто», приходил поздно за полночь и работал даже по выходным. Он попросил, чтобы во время его длительных отлучек я постарался быть поддержкой и опорой матери. Я и старался… старался быть с ней помягче, старался без лишних уговоров исполнять её просьбы, старался не расстраивать по пустякам, старался не спорить, даже по серьезным вопросам — ведь это шло вразрез с понятием «оберегать» и выглядело как-то не по-мужски.

«Почему ты грустишь? Это же здорово, мой милый любимый джентельмен! Эту черту я очень люблю в тебе — твое отношение к женщинам. Ты никому не можешь отказать. Правда, часто это оборачивается против тебя же самого, но что поделаешь — во всем есть издержки. Ну чего ты расстраиваешься, ведь мой папа тоже диктует мне как жить. Правда с некоторых пор я перестала принимать его указания с полной готовностью. Гордись мной, Андрюша, я научилась отстаивать перед папой свое мнение, и он меня не убил! Папа сразу просек и сказал, что это твое и «ЗимаЛетто»вское «дурное» влияние — вот так!»

Джузеппе взял ружье и отправился на охоту. Только вышел на дорогу, видит — бежит заяц. Выскочил косой из‑под забора и пустился в поле. Вскинул Джузеппе ружье, прицелился и нажал на курок. А ружье и не подумало стрелять!

— Но мальчик вырос, а мама продолжала считать, что вправе решать за меня все. Так я и попал в капкан собственной привычки соглашаться и не расстраивать мамочку, в капкан нежелания конфликтовать с ней, в капкан собственой мягкотелости. А потом, ну… потом ты и сама знаешь… Все же происходило перед твоими глазами…

«Да, я знаю… знаю, любовь моя. Знаю как ты пытался. Знаю о твоей слабости и невозможности противостоять их давлению…» — Катя вскинула глаза к потолку, останавливая готовый выплеснуться поток слез. Воспоминания не были приятными, врезались осколками в грудь. Голову стянуло противным обручем надвигающейся мигрени. Перед Катей промелькнули картины — Андрей клянется решить наконец проблему их отношений и, назавтра, все его намерения разбиваются о стену, стену что воздвигла Кира и Маргарита Рудольфовна. Катя, сидя в своей коморке была свидетелем многих и многих разговоров матери и невесты со Ждановым. Её всегда удивляло нежелание этих женщин слышать Андрея и его невозможность донести до них хоть какую-то свою мысль. Как можно так относиться к родному человеку?! Она особенно не понимала такого отношения к Андрею самых близких, казалось, для него женщин.

У Кати в семье, несмотря на командирские замашки отца, всегда царила атмосфера любви и чуткого отношения друг к другу. И эту атмосферу тепла и понимания создавала именно женщина. Катя видела, понимала и считала всегда единственно правильным, что мама, казавшаяся с первого взгляда мягкой и податливой, умело уводила разговор в нужное русло и смягчала слишком уж раскомандовавшегося отца. Мама, отец, Катя и Колька, который давно стал членом их маленькой семьи, всегда старались внимательно выслушать, понять друг друга и от всей души предложить поддержку и, конечно, помочь всем, чем могли.

— Пум! — сказало оно вдруг звонким и веселым голоском и выбросило пулю на землю.

Джузеппе так и замер от удивления. Подобрал пулю, повертел ее в руках — пуля как пуля! Потом осмотрел ружье — ружье как ружье! И все‑таки оно не выстрелило, как все нормальные ружья, а звонко и весело произнесло «Пум!». Джузеппе даже в дуло заглянул, да только разве может там кто‑нибудь спрятаться?! Никого там, конечно, не оказалось.

— Мама была уверена, что точно знает, какие женщины могут мне нравится. Одного не учла мама, и даже её женская интуиция подвела на этот раз. Она не учла ТЕБЯ, родная девочка. Забыла моя мамочка, что у мальчика, кроме глаз, есть и душа и сердце. А они-то, душа и сердце, как раз все время оставались пустыми, не занятыми никакими искуственно сотворенными красотками. Мои душа и сердце требовали не котелка, нарисованного на куске холста, пусть даже и очень хорошо нарисованного. Они томились по настоящему, по котелку, наполненному чем-то вкусным и чудесно пахнущим. А когда я вкусил из этого котелка, то не смог остановиться! А когда за этим котелком обнаружилась еще и дверца… Дверца, которая привела меня в волшебную страну, дверца, которая привела меня к тебе в ту, первую НАШУ ночь… М-м-м-мм!… А потом… во вторую НАШУ ночь, я обнаружил за этой дверцей еще и красивый чудесный волшебный театр! Я ПРО-ПА-Л-Л! Катюша, правда! Я ПРО-ПА-Л-Л! Я пропал тогда, пропал, утонул в тебе… в твоей нежности, в твоей открытости, в твоей любви. Любви без условий и условностей! Я был так счастлив! Так полон, так настоящ! Но… но… опять слаб…

«Что же делать? Мама ждет, что я принесу с охоты зайца. У сестры свадьба, нужно приготовить праздничный обед…»

Многие в компании относились к Кате с некоторой брезгливостью, но она, давно привыкшая к такому, не обращала внимание на насмешливые и непонимающие взгляды. Но пренебрежительное отношение к ней матери Андрея и откровенно неприязненное насмешливое отношение Киры причиняли девушке сильную боль. Каждый раз как-бы отрезвляли, лишний раз убеждали в невозможности и превращали в утопию мечты об их с Андреем любви. Катя и сейчас думала, что если ей с Андреем удасться возродить любовь и понимание, Маргарита и Кира будут противиться и мешать изо всех сил. Это и пугало. Это и останавливало. Это и лишало надежду на счастье права на существование.

 — Да-а-а… Свадьба… свадьба… свадьба… — Андрей задумался над своим следующим комментарием, но ничего оригинального в голову не пришло, — он продолжил читать.

Едва Джузеппе успел подумать это, как вдруг снова увидел зайца. Только оказалось, это зайчиха, потому что на голове у нее была свадебная фата с цветами и шла она скромно потупившись, мелко перебирая лапками.

Вот так раз! — удивился Джузеппе, — Зайчиха тоже выходит замуж! Придется мне, видимо, поискать фазана.

— Ведь я сам оказался тем свадебным фазаном, не находишь, Кать? И вот к чему все привело… Глупое мальчишеское бахвальство и никому не нужное (поддерживаемое только мной и Сашкой) соперничество вновь помешали мне! И, как и раньше, послушный мамин мальчик не пожелал сталкиваться с трудностями, уступил и пустил все на самотек. Пропитанный соусом фальшивых бутафорских обязательств, я крутился на шампуре самообмана и лжи, чтобы «дойти» до нужной кондиции, приобрести ту самую золотистую корочку гламурности, что должна была соответствовать моему статусу. Статусу, который возвели в разряд религии люди, совершенно мне не интересные. А с некоторого времени моя мама и, конечно, Кира очень стараются соответствовать, не быть чуждыми, тому уровню глянцевости, который придает вес человеку, почитаемому БМТ (большой московской тусовской).

Поверь, я уже много-много раз пожалел о том, что пошел у них на поводу, пошел против себя, своего Я. Ведь я действительно не такой, ну… ты-то, надеюсь, знаешь… Но, на первый взгляд, небольшая слабость и небольшая уступка маминому и Ромкиному нажиму, стоили мне свмого дорогого — ТЫ, МОЕ СЧАСТЬЕ, покинула меня.

И он пошел дальше в лес. Двух шагов сделать не успел, как увидел фазана. Идет он себе по тропинке, нисколько никого не опасаясь, как в первый день охоты, когда фазаны еще не знают, что такое ружье.

— И когда я увидел, что тебя нет в коморке. Понял, что ты уехала и не захотела даже сообщить мне куда… Тогда я запил… Не думай, я не жалуюсь. Просто рассказываю об упущенных возможностях. И, как говорится, «из песни слов не выбросишь…», — Андрей вернулся к сказке.

Джузеппе прицелился, нажал на курок… И ружье снова сказало человеческим голосом: — Пам! Пам! — совсем как мальчуган, когда играет со своим деревянным ружьем. А пуля опять выпала из дула на землю, прямо на кучу красных муравьев. Перепугались муравьи и кинулись прятаться под сосну.

— И, однажды, я совсем потерялся без тебя… совершенно не смог собраться, не смог дотянуть до дома, еле дополз до какого-то бара… напился, как свинья, прости! И подрался — не помню с кем и из-за чего, но дрался я от души!.. Так хотелось болью физической хоть как-то заглушить боль душевную… не получилось… Ромка потом сказал мне, что это были боксеры и что их было трое… И Шестикова — ох уж эта Ленка! — позвонила Кире… Мне было так пусто… так бесконечно одиноко… И никакого знака от тебя, никакой надежды. А ведь я просил твоего Кольку… как просил… А он кремень, стоял за тебя насмерть! Молодец — не предал подругу! Не то, что я…

— Хорошенькое дельце! — рассердился Джузеппе, — Так я вернусь домой с пустыми руками!

У Кати зашлось сердце, она почувствовала такую боль… такую горечь: «Что же ты наделал, родной! Зачем ты полез в эту драку. Почему не подумал о родных, обо мне? Тебя же могли покалечить. Что бы я делала без тебя? Как бы жила, зная о твоей боли? Зачем сейчас ты разрываешь мне сердце! А ведь я чувствовала там, на яхте, что тебе плохо, что зовешь ты меня! Что же я за человек такой?! Неужели так очерствело моё сердце, неужели так далеко я способна зайти в своей мести-не мести?»

А фазан, услышав, как весело разговаривает ружье, бросился в заросли и вывел оттуда своих фазанят. Идут они цепочкой друг за другом, рады‑радешеньки, что отправились на прогулку. А следом за ними и мама‑фазаниха шествует — важная и довольная, будто первую премию получила.

— Еще бы, — проворчал Джузеппе, — Как ей не быть довольной! Ведь она уже замужем. А мне как быть — на кого теперь охотиться?!

— Кира вытащила меня, из того бара, обработала раны… И я… — ох, какой я безвольный и безхребетный! — опять поплыл по течению. По течению её и маминых планов и желаний. Я был так слаб тогда, что не смог сосредоточиться, не смог подумать о последствиях, не смог ни на что решиться. Покориться их воле и решению показалось единственным способом удержаться, не свалиться за грань.

Прости, прости меня, ласточка моя! Ты, такая маленькая хрупкая моя девочка, совершенно сломленная моим враньем, смогла сохранить достоинство и взять себя в руки, смогла подняться над моим предательством и найти в себе силы продолжать, продолжать жить.

А я… Я так привык опираться на тебя, что мои ноги, ставшие глинянными без тебя стали трещать и крошиться… Я так привык следовать за тобой, что мой внутренний буссоль* без тебя совершенно сбился с курса и ослеп… — Жданов горько усмехнулся, — видела бы ты меня тогда не узнала бы того успешного Андрея, что добивался тебя. Небритый с бегающим взглядом и в несвежей рубашке… Даже Ромка содрогался от моего вида. А когда я предстал перед родителями, они были в шоке. Все напомнило мне немую сцену из «Ревизора».

* Буссоль — точный компас, служащий для ориентирования, оборудованный устройством для визирования

Он снова старательно зарядил ружье и осмотрелся по сторонам. Кругом ни души. Только дрозд сидит на ветке. Сидит и посвистывает, словно подзадоривает: «Ну‑ка, подстрели меня! Попробуй!»

— Знаешь, а ведь Воропаев оказал мне неоценимую услугу, сослав на производство. Шум машин всегда успокаивал меня. Производство оказалось для меня «моим» — моим местом, моим ковриком для медитации и успокоения. Я наворачивал круги по цехам. Ты же знаешь — в движении мне лучше думается. Потихоньку-помаленьку втянулся в работу… Только работа оказалась способной отвлечь меня от пьянства и спасла мою печень… Только в работе я нашел лекарство от постоянной тоски и какое-то успокоение. И, знаешь, чем больше я втягивался в работу, узнавал и изучал заново производство, тем сильнее становилось желание стать действительно полезным компании. Я нашел свое место. Я вспомнил твои идеи по использованию рессурсов и начал применять их на практике. Опять ты помогла мне, моя маленькая умница.

Ну Джузеппе и выстрелил. Только ружье и в этот раз не послушалось его.

— Бах! — сказало оно, совсем как ребята, когда играют в разбойников, и даже еще хихикнуло тихонько. Дрозд засвистел еще веселее, словно говоря: «Обманули дурака на четыре кулака!»

— Так я и знал! — вздохнул Джузеппе, — Видно, сегодня ружье устроило забастовку.

— Я стал много думать, вспоминать, анализировать. Я понял, действительно понял почему ты ушла… Ушла, не пожелав поговорить со мной… Ты сломалась под неподъемной тяжестью той лжи, которую я без жалости сваливал на твои хрупкие плечики. И инструкция не была последней инстанцией в этом нагромождении жестокости и вранья. Я понял, что начав несправедливую игру с тобой, с твоими чувствами, я начал разрушать, в первую очередь, себя.

Знаешь, осознанно разрушая старое, мы все же надеемся построить на месте развалин что-то новое и лучшее. Но я, понимая низость своего поступка даже не надеялся на хорошее окончание нашей истории…

А ты… ты вопреки всем, и даже вопреки себе самой, сумела выстроить такой красивый волшебный дворец нашей любви! Я даже ослеп от его великолепия. А когда, презирая себя и понимая всю низость своего поступка, я все же решился войти в радушно распахнутые врата этого необыкновенного твоего творения, врата твоей души, вся шелуха слетела с меня.

Честно-честно! С тобой наедине я всегда был честен. Честен настолько, что сам себя стал бояться… А ты, моя девочка родная приняла это за плохую игру? Нет… нет… не отвечай, даже мысленно не отвечай! Нет это была не игра, это был трепет, трепет и совершенное неумение и незнание… Раболепие и трепет перед таким чистым открытым человечком, Катенькой моей. Ведь только моей, правда, родная? Я чувствовал себя совершенным подростком перед твоим, таким осознанным и взрослым чувством. Прости, любимая, меня дурака!… Прости! Я чувствовал себя слоном в посудной лавке! Лавке, наполненной тончайшим изысканным и редким фарфором. Я боялся сделать лишний шаг, и это выглядело очень неуклюже, правда?

— Ну, как ты поохотился? — спросила мать, когда Джузеппе вернулся домой.

— Хорошо поохотился, — ответил он, — Три веселенькие насмешки принес. Не знаю только, подойдут ли они к праздничному столу.

— Вот, наконец! Кажется и рассказал все, что хотел, да не успел тогда, на совете. Надеюсь, я не сильно расстроил тебя своими откровениями? Может они и не нужны тебе совсем, но поверь, мне это было очень нужно! Ты ведь не сердишься на меня, Катюша?

 В этот, последний перед отъездом вечер, Андрей обнажил перед Катей свою душу. Он, даже наедине с собой, давно уже не решался на такие откровения — слишком было больно, слишком было стыдно… Жданов надеялся, что к концу сегодняшнего сеанса самокопания Катюша наконец-то смягчится и заговорит. Но…

— Кать, меня не будет неделю, я очень постараюсь уложиться в более короткий срок. Позвони мне дней через пять… Хорошо, девочка? — и уже простонал в трубку, —  Ну почему же ты молчишь?.. Сжалься!.. Мне так плохо без тебя!..

Андрея вдруг охватили сомнения: «А вдруг я все эти дни говорю не с ней. Вдруг это какой-то маньяк играет со мной, обводит меня вокруг пальца, издевается, давая надежду. В первый раз ошибся номером, а потом из моих же рук получил мой домашний номер… Если это правда, я не переживу. Я не переживу еще одно крушение надежды! Боже! Молю! Пусть это будет Катя! Нет!!! Я не поддамся секундной слабости! Я ВЕРЮ! Я ЗНАЮ! ЭТО КАТЯ! КАТЯ МЕНЯ ЛЮБИТ! Вот приеду, и она позвонит и заговорит со мной! Жданов!!! Ведь ты мужчина! Не будь тряпкой! Не падай духом! РАДИ КАТИ! ТЫ ОБЯЗАН ВЕРИТЬ! Кто иначе сохранит и убережет вашу любовь?! Это твоя прерогатива, твой долг перед Катей, перед вашей любовью!»

Прерогати́ва, лат. В широком смысле — преимущественное право вообще; право кого-либо на какие-либо действия; преимущество, которым кто-либо обладает перед другими.

Катя молчала. Она всем сердцем рвалась к заново открывшемуся ей любимому человеку, но она не могла рисковать. Она очень хотела,.. но не могла, не могла дать шанс их с Андреем любви без полной уверенности в том, что он действительно сможет отстоять право на эту любовь перед матерью и бывшей невестой. Кате нужна была эта уверенность, убежденность в том, что Андрей не поддастся вновь влиянию этих женщин. Она, конечно, была готова поддержать любимого, но основная роль в этом противостоянии все равно должна была принадлежать ему, ему одному.

***

Катя позвонила Зорькину на мобильный около половины двенадцатого:

— Коля! Коля! Ответь уже! — Катя сгорала от нетерпения.

Наконец Зорькин поднял трубку:

— А-ле… — Сразу услышала, что он еще не покинул родительскую кухню.

Привычные звуки телевизора и вскрикивания — отец опять болеет за своих, стук посуды — мама все кашеварит. Кто же это все количество съесть может? Зорькина, конечно нельзя со счетов скидывать, но он сейчас все больше на работе.

— Коля! Ты меня слышишь? Что ты там делаешь так поздно?! Все ешь? Пожалей мою маму и свой желудок! Коля!!! Тебе что, уши хрустом от пережевывания маминых пирогов заложило?!!

— Да слышу я тебя, Пушкарева! С-лы-шу!

— Хватай телефон и дуй в мою комнату, разговор будет…

— Вот, опять не дала поесть, — Зорькин повернулся к Елене Александровне — теть Лен, выдайте мне боевой паёк, пожалуйста! Ваша дочь в бой рвется, а я страдай… — Коля, захватил поднос с пирожками и свежим морсом поплелся в Катину комнату.

Телефон успел позвонит только два раза, а Кате показалось, что она держит трубку уже сутки. Наконец Николай ответил.

— Слава, б-гу! Тебя только за смертью посылать! Еще не наелся, проглот?! Проглот — обжоpа.

— Ну, Пушкарева, что стряслось? Мишаня учудил что-то? А, нет вообще-то, нет — такого в жизнь не случится! — попробовал пошутить Зорькин.

— Коля, хватит хохмить! — взорвалась Катя.

— Ну, выкладывай, что за муха тебя укусила? Давно такой энергии не прослушивалось. Даже непривычно как-то, — усмехнулся Зорькин ничуть не проникшись волнами возбуждения, исходящими из трубки.

— Есть для тебя срочное поручение. С-ро-ч-но-е! Слышишь?! И сделать это нужно сейчас! Выйди в сквер и запиши номер таксофона, что стоит возле самой дальней от дома скамейки.

— Катька, что за шпионские штучки? — удивился Коля

— Делай и вопросов лишних не задавай! — прикрикнула на Николая Катя. От нетерпения и возбуждения она еле сдерживалась, чтобы не сорваться на визг.

«Что со мной происходит? Неужели совсем крыша поехала?! Да-а-а, Пушкарева, твое время пришло… Всё самовнушение, все желание начать новую жизнь разбились на осколки за считанные мгновения, полетели в тартарары. И от чего?!! От простого известия, что Андрея не будет в Москве неделю?! Да-а-а! Еще и Зорькин сегодня повыпендриваться решил на мою голову! Ну что за напасть!»

— Я тебе не робот! Что за дела, — пытался возмутиться Зорькин.

— Зорькин! Кончай ломаться — дуй пиши номер, скинь мне его СМС-кой и сразу домой, спатки. И утром на работе появись вовремя! Ты мне будешь нужен! Всё! До связи.

***

С утра в кабинете Зорькина зазвонил телефон.

— Дай мне номер твоего факса и прими его сам!!!!!! САМ, слышишь?! Не посылай за ним Светлану.

— Пушкарева, продолжаешь свои игры?! — Зорькин потрусил в свою приемную. Светланы на месте не было. «Опять в курилке засели. Начальство за порог, а они рады стараться!»

Факс принял без помех и удивился его лаконичности. Номер телефона, написанный Катиной рукой. «И это все? Да, стоило столько шума поднимать. Сбросила бы мэйлом или СМС-кой кому нужно, а-то устроила гонки по вертикали!»

— Как ты связываешься с Андреем в Лондоне?

— Звоню, шлю мэйлы, иногда факсы по необходимости.

— Позвони, предупреди о факсе и пошли эту записку. Важно, чтобы он лично принял этот факс, — Первым Катиным порывом было сделать короткую приписку «Буду ждать» к номеру телефона, но потом какое-то детское упрямство взыграло: «Если любит, должен узнать мой почерк — вот и тест на правдивость…»

— Так, Пушкарева, признавайся, что случилось? Что-то с лондонскими договорами не в порядке? Я что-то проглядел, не так просчитал, дал не те данные? — затораторил Зорькин.

По настоянию Кати он продолжал присылать ей еженедельные отчеты и документацию по НикаМоде и «ЗимаЛетто» и советовался по всем серьезным вопросам перед их представлением совету директоров. Весь этот разговор напомнил ему времена президентства Воропаева и его махинации по провалу такой удачной коллекции.

— Успокойся, Коля, к тебе и к «ЗимаЛетто» это не имеет никакого отношения! — успокоила, не в меру разволновавшегося друга, Катя, — Слушай дальше. Сегодня я приезжаю. Вернее, я уже на пути в аэропорт. Встретишь?

— За что такое счастье на нас свалилось?! И даже с неба? — дурачась запричитал Николай — Екатерина Валерьевна вы что головой стукнулись? Ты же летать боишься! Полгода упиралась, упиралась и вдруг!.. Что, упрямого мула вкусной морковочкой поманили? Жданова в Москве нет, можно не шифроваться? А, кстати, откуда ты знаешь, что его нет?

— Неважно. Остановлюсь у тебя. Родителям ничего не говори. Дома появляться я пока не собираюсь.

— Ну, точно! Совсем сдурела в своем Питере! Это что же, северная сырость мозги разъедает. Буду знать — в Питер надолго ни ногой, — продолжал глумиться Зорькин.

— Колечка? Коль? — голос Кати полился медом, — А ты, случайно, уже не того?..

— Что того?!

— От радости, что меня увидишь… с рельсов не съехал?

— Ну… Пушкарева!!! Ну ты совсем!!! — возмутился Николай и сразу перешел на деловой тон, — И долго ты собралась у меня квартировать?

— А что? У тебя кто-то появился? Я мешать буду?

-Да никто у меня не появился, — отмахнулся Коля, — Просто интересно, что за партию ты разыграть собралась. Учти, женихом твоим снова становиться я не собираюсь!

— Ладно, Коля, приеду — поговорим. Факс пошли!!! Смотри, не забудь! — завершила разговор Катя и повесила трубку.

Следующая * Предыдущая